Я и сам прекрасно понимал, какую говорил ерунду.
Нам несколько раз звонили репортеры. Молодая женщина из «Промис-Фоллс стандартс» пыталась разговорить Эллен, когда она сняла трубку. Затем к телефону подходил я. Сначала звонили из «Таймс юнион», а потом — из «Демократ геральд», Олбани, но я ответил им, что мне нечего сказать. Работая в администрации мэра, усвоил одно хорошее правило — редко у кого жизнь идет в гору, после того как о нем напишут в газетах. Я также заметил несколько машин с телеканалов. В течение дня они ездили по шоссе мимо нашего дома, но полиция не пропускала их. Барри наверняка с удовольствием выступал перед камерами. Он любил, когда его показывали по телевизору, и всегда смотрел вечерние новости со своим участием. Я только надеялся, что, прежде чем давать интервью, он застегнет рубашку. Неуверен, что телезрители получили бы удовольствие от созерцания его волосатого живота.
Полицейские либо допрашивали нас, либо занимались осмотром окрестностей. Люди в белых защитных комбинезонах обыскивали дом Лэнгли. Несколько человек прочесывали задний двор, как будто хотели обследовать каждую травинку. Выглянув из окна, я заметил, как они медленно продвигаются к лесу, хотя и не понял, что там можно найти. Позже приехали эвакуаторы от фирмы, сотрудничавшей с полицейским управлением Промис-Фоллс, и увезли «сааб» Альберта и «акуру» Донны.
В конце дня у нас вновь зазвонил телефон, и я поднял трубку.
— Джим.
Нашлось бы не много людей, способных произнести одно-единственное слово столь многозначительно, что ты начинаешь чувствовать себя жалким и ничтожным по сравнению с ними. Конрад Чейз был как раз таким. В каждый звук этот напыщенный индюк вкладывал столько пафоса, самомнения и пренебрежения к собеседнику, что становилось не по себе — сколько же в этом человеке дерьма. Возможно, он имел на это право. В прошлом Чейз был профессором, а теперь — президентом колледжа Теккерей, автором некогда нашумевшего бестселлера и ко всему прочему боссом Эллен. С тех пор как мы переехали в Промис-Фоллс, мне много приходилось с ним общаться, и, возможно, к тому моменту я должен был уже привыкнуть к нему. Но некоторые вещи давались мне нелегко.
— Да. Здравствуйте, Конрад.
— Джим, — с сочувствием проговорил Чейз, — я только что узнал про Альберта, Донну и их сына Адама… Господи, это просто не укладывается в голове.
— Вы правы, Конрад.
— Как у вас дела? Как Дерек? Они ведь с Адамом были друзьями, не так ли? А Эллен? Как она все это пережила?
— Я позову ее.
— Нет, все в порядке, не хочу ее тревожить.
Ну конечно, не хотел.
— Мне только интересно было узнать, как она. Мы с Иллиной страшно расстроились, когда узнали о трагедии с Лэнгли. Для вас, наверное, это настоящий шок — вы ведь живете совсем рядом с ними. Вы ничего не слышали?
— Ничего.
— Но там же стреляли, не так ли?
— Да, кажется.
— Трех человек застрелили, а вы ничего не слышали?
Он говорил так, словно мы были во всем виноваты. Или по крайней мере я. Хотя если бы я что-нибудь услышал, особенно первый выстрел, то, возможно, попытался бы помешать этой кровавой бойне.
— Нет. Мы ничего не слышали.
— Полиции известно, что произошло? Это ведь не было убийство с самоубийством?
— Не похоже. Но я не знаю, какие могли быть мотивы у убийцы.
— Мы с Иллиной заедем проведать вас, — заявил он.
— Мы будем ждать вас с нетерпением.
— Хорошо.
Для признанного писателя и бывшего профессора, специализировавшегося на английской литературе, который должен был знать толк в иронии, Конрад, похоже, оставался совершенно невосприимчив к сарказму.
— Я передам Эллен, что вы звонили.
К вечеру все успокоилось, но было бы опрометчиво полагать, что наша жизнь вернулась в привычное русло. Я вообще сомневался, что когда-нибудь у нас все будет как прежде. Однако мы приготовили обед — ничего особенного: салат и бутерброды, поджаренные на гриле. Потом сели втроем за стол и приступили к трапезе.
Тем вечером мы почти не разговаривали.
Жена посоветовала мне отдохнуть после обеда, посмотреть телевизор или почитать газету, и сказала, что сама уберет посуду. Я подумал, что она хочет спровадить меня и остаться на кухне одна. Поэтому вышел на несколько минут, а потом вернулся под предлогом, что хочу заварить себе кофе, и увидел почти пустой бокал вина рядом с раковиной, около которой стояла Эллен. Когда она потянулась за ним, я сказал ей:
— Привет!
Жена подпрыгнула и опрокинула стакан в раковину, полную горячей мыльной воды.
— Боже, не делай так больше никогда!
— У тебя все нормально?
— Все отлично. Конечно, у меня все просто замечательно. Нет… разумеется, все плохо. Хотела бы я посмотреть на человека, которому в подобной ситуации было бы хорошо.
Я вытащил из воды стакан и поставил на стол.
— Он мог разбиться. Нельзя его мыть вместе с обычной посудой.
Эллен пристально посмотрела на меня:
— Я просто хотела немного расслабиться.
— Конечно.
— У нас был трудный день. Если когда-то я и увлекалась алкоголем, то теперь с этим покончено. Курить ведь бросила.
Я кивнул и вернулся в гостиную.
Полицейские велели нам никуда не уезжать в течение нескольких дней. На обочине шоссе была припаркована черно-белая полицейская машина, а оградительная лента так тщательно опутывала дом Лэнгли, словно какой-то хулиган решил обмотать его туалетной бумагой. Только она была желтой и аккуратно закрепленной.
Присутствие полицейских не успокоило Эллен, и она не могла уснуть. Несколько раз вставала, ходила по дому, проверяла окна и двери. Она попросила меня проверить гараж и стояла на ступеньках черного хода, наблюдая, как я хожу вокруг пикапа. Полицейские в конце концов разрешили мне убрать с шоссе автомобиль с прицепом. Потом я осмотрел помещение, где хранил газонокосилки, инструменты и другие вещи, включая картины.